Столько невыполненных дел, столько невысказанных фраз, и в груди теснятся оглушённость, растерянность, недоумение и обида. Ты выходишь на улицу и бесцельно шагаешь неизвестно куда и зачем – просто потому, что оставаться на месте и утекать по капле, наполняя трещины в полу и просачиваясь под дверь, равно бессмысленно. И там, снаружи, ты находишь счастливчиков, ограждённых, защищённых от этой отнимающей тело и возможность на жизнь по ту сторону пакости. Тебя начинает снедать бешеная, отупляющая ярость, и тебе уже плевать, что с тобой произойдёт, но ты непременно прихватишь с собой кого-то из этих, от которых ты безвинно и беспощадно ограждён навсегда.
Смертные Шары Дневного Лица сэра Джуффина Халли, белое пламя левой Перчатки Мастера Пресекающего Ненужные Жизни и отравленную слюну сэра Макса ты воспринимаешь как благословение свыше, как шанс на спасение, пусть и призрачное, и ускользающее – но хотя бы доступное, в отличие от смерти из-за влияния грешной заразы.
Душа обрывается в пустоту, и удар наносит уже не человек, а отточенное оружие, движения почти механические, а внутри не остаётся ничего, кроме ледяного, обречённого понимания – так нужно. Ни у них, ни у жертв болезни нет никакого выбора. Смерть пришла в Ехо и распоясалась на его улицах, выпивая цветущие, полные сил и предвкушений обещаний будущего тела. Эти белые остовы, ломаные, жалкие, заброшенные, никому больше не нужные каркасы, валяющиеся на обезлюдевших улицах, плавающие в лужах… И толпы обезумевших от непонимания и обречённости существ, утративших все человеческие представления и теперь не понимающих, чего хотят, да и способны ли они вообще ещё на такую эмоцию, но всё равно почему-то не желающих в оцепенении ужаса ждать, когда же их не станет – навсегда… Как будто от того, что они растерзают кого-то, кому улыбнулось везение, им станет легче…
Только ужас в глазах сэра Макса. Ужас, боль, судорожный поиск какого-то решения, хорошего, пригодного для всех, а не для единиц счастливчиков.
Только кусающий губы от вынужденной необходимости наблюдать происходящее и принимать это, не отворачиваться, не отвергать, не сходить с ума, отстранённый бледный Страж.
Лонли-Локли понимает, что, если кто и сможет как-то решить их беду – то это будет только Макс. Однако, ему сейчас не до того. Неважно, что там сочинит Вершитель – неприглядные факты и неотложность их устранения у Шурфа перед глазами. И он будет бить, пока сам не упадёт замертво. Потому что , как ни парадоксально, для тех, на кого не хватит сил сэра Макса или кто уже не сможет оправиться, даже если эпидемию чудом удастся остановить, он стал единственным шансом на спасение. Не в этом Мире, отвергшем их ни за что – в следующем.
И ничего у него больше не осталось для них – ни сожалений, ни слов извинений, ни обещаний, ничего. Да и не было, если честно. Иногда Шурфу, признаться, казалось, что Ехо пойдёт на пользу, если его слегка проредить… Но кто же знал, что реализуется это, да ещё в таком вот виде!
Хорошо работаешь, Мастер Пресекающий Ненужные Жизни. Скажи, а для кого-то из близких тебе людей ты сделаешь то же самое? Будешь так же собран, хладнокровен и невозмутим?
Словно в насмешку, судьба обратила его оружие против него же самого. Словно рикошетом отозвалось – он отнимает у всех этих людей существование, хотя, в этом-то виде оно действительно стало более чем ненужным… Он – убийца. И за это нужно расплачиваться. Причём – самым дорогим.
Он ничего не смог ответить ей. Совсем ничего. Только молча возник из ниоткуда у входной двери.
Тратить время на переезды, когда, возможно, каждая секунда на счету? А потом клясть себя последними словами, что не успел уложиться в одно-два мгновения, как случилось с Тотохаттой? Нет, спасибо, но не про нас. Как-то не тянет повторять такой опыт.
Белой фурией пронёсся по комнатам, выкликая имя жены.
-Хельна! Где ты? Ответь мне! Хельна! – голос был встревоженным – только встревоженным, но знаток человеческой психологии сказал бы, что Лонли-Локли просто не мог допустить, чтобы его страх, точнее, в этом случае – ужас, стал достоянием чьих-то зрения и слуха.
Анавуайна может убивать долго, на протяжении нескольких дней. А может обратить человека в остов всего за какой-то час. На какой стадии находилась Хельна в тот момент, когда послала Зов? Шурф редко когда в жизни испытывал потребность вроде мольбы к кому бы то ни было, и, даже когда появлялась причина, обычно не позволял себе этого. Но сейчас ему хотелось попросить Тёмных Магистров, чтобы оказалось, что она позвала его сразу, а не дотерпела до конца, не желая мешать, и только теперь захотела увидеть, чтобы успеть попрощаться, пока ещё может.

С того мгновения, как окончательно выяснялось, что заболевший анавуайной человек не получит помощь знахаря, для Шурфа тот прекращал быть. В его стальных глазах, полных отчуждённой от милосердия сосредоточенности, читался лишь равнодушный и неотвратимый приговор, к исполнению которого он переходил, не откладывая. Потому что это – единственное, чем он мог им помочь. А были друзья, родные… Любимые, дети, множество милых безобидных привычек, и сладостное тепло улиц и переулков, крыш и мостов, набережных и мостовых Ехо – всё это сразу становилось не для них. Кто-то оплачет их – потом, если эпидемия всё-таки завершится. Кто-то напишет об этом стихи. Кто-то забудет, как страшный сон… Шурф был обречён не надеяться, не верить, но делать и навсегда запомнить, что именно сделал.
Но неужели и ему придётся отдать анавуайне что-то из необходимого? Эта древняя сука, не сумев добраться до его тела, нашла место поуязвимее и вцепилась в более слабое существо. Карга старая. Стерва. Дрянь. Падла. Чтобы ей провалиться к Тёмным Магистрам. Но ведь нет же, празднует пир свой на не ждавших и не желавших её улицах, дурная, дрянная, грязная зараза. И ещё пахнет. Этот тонкий запах неведомых изысканных духов, чуть сладковатый, но слишком вкрадчивый для того, чтобы показаться приторным, вызывал отвращение чуть ли не до тошноты. Однако, Шурф давно научился замыкаться в себе так, что никаких таких позывов не возникало – зато появлялось желание сжечь всё вокруг себя, или хотя бы то, что ему позволительно сжечь.
И он работал, как грешный механизм – чётко, сухо, без сбоев, без злорадства и сострадания. Люди сгорали, подобно тряпичным куклам, и обращались в пепел – но это лучше, чем лужа с плавающим в ней скелетом. Гораздо лучше. Во всяком случае, если верить некогда рассказанному ему сэром Максом мифу, из пепла иногда рождаются фениксы. Пусть в другом Мире – но рождаются. А скелет сам по себе символизирует полную завершённость какого бы то ни было пути.
Лонли-Локли ощутил, как его переполняет ледяная рассудочная ненависть. Такая, от которой человек не теряет голову, а, напротив, начинает лучше соображать. Разум очищается от всего лишнего и режет, подобно лезвию скальпеля Мастера Сопровождающего Мёртвых. Хельну ей? А больше ничего не хочет?
Ах, не хочет отвечать за это, мстительная развратница? Ну, хорошо же. И Шурф вдруг понял, что, если то будет возможно, вырвет у неё из лап, из отвратительной гниющей пасти свою жену, даже если ему не только свободу, но и жизнь придётся отдать за это решение.
Подумал ли он? Конечно. И очень хорошо. Есть моменты, когда ты попросту не способен поступить иначе, или тебе попросту незачем станет дальше жить. Можно случайно не успеть спасти, можно и ошибиться ненароком – но взять и хладнокровно, с полным пониманием того, что происходит, отвернуться? Лонли-Локли знал, что способен на предательство при определённых обстоятельствах и с определённого типа людьми. Даже он, каждое обещание своё воспринимающий как обязательство, не стал бы держать для них данное слово. Но Хельна никогда к ним не относилась. Только не она. Отказаться от неё для него было равносильно тому, чтобы поднять руку на сэра Макса - добровольно, а не под каким-нибудь там грешным внушением.
При одном взгляде на Хельну он понял, что успел. Что критическая точка, после которой больной ещё жив, но исцелить его уже невозможно, ещё не пройдена. И выдохнул не без некоторого облегчения – во всяком случае, разнести в щепки и пыль что-нибудь крупное и ломающееся прямо сейчас и здесь ему больше не хотелось.
Он взял её на руки, крепко прижимая к себе, как будто только это страховало леди от того, чтобы обратиться в жижу и остов на полу, баюкая, укачивая, как ребёнка – убеждая, что здесь, с ним, ей не грозит ничего. Шурф заговорил – тихо, произнося первое же, что приходило ему на ум:
-Тсс… Тихо, моя хорошая, не надо плакать, не надо бояться, ты будешь жить. Слышишь меня? Хельна… Ты будешь жить. Потому что ты нужна. Мне нужна. Очень. Знаешь, я не умею говорить всех этих красивых слов, и, возможно, я редко рассказывал тебе о том, что чувствую, но я хочу, чтобы ты знала – ты открыла для меня в этой жизни столько, что я не хочу и думать, как оно обернулось бы, если бы мы не встретились. Ты научила меня, что такое любовь, заставив в корне пересмотреть смысл этого слова, потому что до тебя я думал, что так называется то, чем занимаются мужчина с женщиной в постели и полагал, что ничего нового для себя в данной области уже не открою… С тобой я начал вспоминать, что люди обычно называют радостью... И понял, для чего вообще женятся... А ведь было время, когда я решительно не понимал, для чего нужна семья, одна и та же постоянная женщина изо дня в день, да ещё и на длительное время. Я ни в ком больше не мог увидеть этой причины, а с тобой - сумел. И теперь мне кажется, что этот опыт относится к одним из лучших в моей жизни. Ты научила меня ощущать, что кто-то где-то меня ждёт, что мне есть куда вернуться, если я захочу... А я хочу. Хочу и дальше приходить домой и видеть в нём тебя. Хочу, чтобы ты улыбалась во сне на рассвете, хочу вдыхать запах твоих волос, хочу смотреть тебе в глаза, хочу знать, что ты жива и счастлива. И сейчас, пожалуйста, ни о чём не тревожься и, пожалуйста, поспи. Когда проснёшься – ты будешь уже здорова. И никогда больше это несчастье больше до тебя не доберётся… - очень серьёзно пообещал он.
К этому моменту Шурф уже занёс жену в дом и, прежде, чем уложить в постель, поцеловал в макушку. Усыпляющее заклинание тёплым ручейком потекло по организму девушки, пропитывая её насквозь и погружая в зачарованный мир грёз.

Сердце уснувшей девушки билось спокойно и ровно. Шурф знал, что будет хранить память об этом по пути в Иафах, куда не преминул отправиться.
Обновить защитные чары дома, чтобы никто посторонний не смог попасть в дом в его отсутствие. Он знал, что могущественные колдуны сумеют преодолеть заклятие, но, с другой стороны, все такие были сейчас совсем другими делами заняты, как говорится, сдалось им проникновение в чужое жилище, мародёрство или нанесение вреда смертельно больной леди.
Завести амобилер, отдав кристаллу короткий мысленный приказ. Лонли-Локли не собирался оставлять дома Перчатки Смерти, поскольку выходить сейчас на улицу без оружия здоровым людям было опасно. Орды одержимых были готовы на всё.
Забитые двери трактиров, мрачные пустынные провалы арок, ведущих во внутренние дворы, Гребень Ехо, потерявший едва ли не три четверти своих огней – при ближайшем рассмотрении можно было бы увидеть, что там не только все лавки были закрыты и большая часть домов пустовала, но и мёнинова доля фонарей была расколочена вдребезги.
Под колёсами что-то хрустнуло – судя по звуку, чьи-то кости. Шурф даже не притормозил амобилер, чтобы взглянуть, что это было. Останки, заполонявшие не только тротуары, но и проезжие дороги, можно будет прибрать потом. Сейчас не до того.
Подходы к Иафаху были забиты простым людом. Толпа гомонила, будто рассерженный улей, кажется – некоторые дрались между собой. Кто-то истошно завизжал, как человек, немилосердно стиснутый со всех сторон с угрозой быть раздавленным. А их вид… Оплавленные фигуры, руки, ноги, лица, некоторые волочились неизвестно на чём, поскольку конечности их выглядели абсолютно ни к чему не пригодными. Шурф понимал, что никого из них не пропустят вовнутрь. Припарковав амобилер подальше от них, в стороне, он вышел и снял левую защитную рукавицу, в целях расчистки пути и, попутно, выполнения своего профессионального долга.
Мастер Пресекающий остановился, только когда сжигать осталось уже некого.
На входе отказать ему в прошении подать заявку на аудиенцию не рискнули. Один из Магистров заикнулся о том, что необходимо оформить официальный документ, но Шурф не рассердился, лишь спросил, в какой кабинет ему необходимо для этого обратиться.
Получив на руки бумагу, он передал её одному из секретарей Магистра Нуфлина – собственно, они и другие слабые и необученные колдуны, вроде орденских послушников, кажется, только и остались в Иафахе, остальные носились по городу и лечили тех, кого позволено, - вместе с остальными. Статус, честно говоря, позволил бы Лонли-Локли требовать, чтобы она была маркирована как срочная, что, по сути, означало – чтобы его приняли, если согласятся принять, вне очереди. Но он знал, что у Хельны время ещё есть, а вот у тех, чьи родственники сидели в приёмной и переживали, возможно что уже почти не осталось. А вызывать какие бы то ни было дополнительные осложнения там, где имелась хотя бы небольшая возможность обойтись без таковых, сэр Шурф не хотел. Собственно, в этом же заключалась основная причина того, что ему вообще потребовалась справка с печатью и подписью Великого Магистра Ордена Семилистника. Среди того хаоса, что воцарился в Ехо, только в себе самом и можно было сохранять хоть какие-то капли здравомыслия. Не из бесполезной надежды когда-либо вернуть всё на круги своя, починить, так сказать, а потому, что то был единственный путь хоть что-нибудь суметь сохранить, не позволить разрушиться до основания укладу своей жизни.
А, пока Магистр Нуфлин решал, какие прошения об аудиенции, поступавшие к нему длинным потоком, одобрить, а какие - отклонить, Шурф устроился в коридоре, встал у стены и принялся сосредоточенно гипнотизировать противоположную. Разумом он явно пребывал где-то не здесь.

Наверно, таким же ничего не выражающим взглядом смотрели рыбы в дырявых аквариумах бывшего Ордена сэра Шурфа, как он взирал на Магистра Нуфлина сейчас. Как будто он зашёл из вежливости осведомиться о самочувствии Мони Маха. При том, что самочувствие сие его ничуть не волнует, но такова традиция, и, значит, её необходимо исполнять.
-Здравствуйте, сэр, - проговорил Лонли-Локли непринуждённо-скучающим тоном, - Я бы хотел попросить Вас о дозволении применить магию сто сорок первой ступени для излечения моей супруги, леди Хельны Лонли-Локли.
Он ронял слова сухо и скупо, будто беспокоиться о ней его заставляли лишь супружеские обязательства, а посетить кабинет Магистра вынудил гражданский долг - мол, законы нарушать нельзя, особенно в такой ненадёжный период. "А зачем такому вообще жена?" – невольно задались бы вопросом многие, узрев подобное выражение лица и услышав такую интонацию. Но, с другой стороны, какое кому дело, включая Великого Магистра? Пусть приведёт реальные обоснования для отказа, а не своё субъективное мнение. Однако, Шурф был абсолютно спокоен. Уходить из кабинета без справки он в любом случае не собирался. Ни при каком раскладе. Но пришлось бы очень долго всматриваться в его тёмные зрачки, чтобы догадаться – этот человек готов уже абсолютно на всё. Если потребуется. А Магистру Нуфлину всё же не чужд здравый смысл. Когда ты понимаешь, что в чьих-то глазах ты уже не могущественный маг и второе по значимости лицо в государстве, а такое же живое существо, к которому и физическую силу, между прочим, применить можно, а позвать на помощь в принципе и некого, потому что сражаться против Смертных Шаров и Перчаток Смерти, а также доброй дюжины других, не менее смертоносных, заклятий, дураков мало, а, пока числом возьмут, многие полягут, особенно если учесть, что все способные Магистры сейчас были в городе, ездили по больным или просто разгоняли беспорядки... В общем, расклад не совсем в твою пользу. Да, одиночка - это одиночка. И на него управа найдётся. Но какой ценой?

Я вчера видел крыс - завтра грянет чума
И пойдёт пировать, поджигая дома,
Всем раздаст по кресту
и на Страшный Суд отправит строем!
А сегодня все пьют, чтоб не выть на луну, -
Пир во время чумы; кто есть кто - не пойму,
Я бегу, чтобы жить, а вокруг ликует паранойя!

Магистр сам, пожалуй, невесть как давно потерял всех, кем по-настоящему дорожил – при условии, что таковые вообще имелись, а, вообще, обычно ведь есть у каждого человека, почему бы сэр Мони Мах должен оказаться исключением? - и не только потерял, но даже успел и забыть, каково ему приходилось тогда. Шурфа, однако, его показная заботливость, в которую не было вложено ни капли души и подлинной сердечности, не проняла и не обманула - вот уж кто точно прожжённый лицедей. И по статусу положено, и по возрасту. Он слишком хорошо помнил своё знакомство с Великим Магистром Благостного и Единственного. И отлично представлял себе, как тот должен относиться к выкормышу Кеттарийца, да ещё некогда не позволившему собой управлять - выбравшему, скорее, быть убитым, чем играть по чужим капризам. А ведь ничего так и не изменилось. Лонли-Локли, скорее, разнёс бы Иафах, чем позволил бы тут кому-то манипулировать собой. Он умел быть гибким, подстраиваться под самые разные условия, это правда. Но не с этими людьми. Потому что противно. Уступить Чиффе позором не было, потому что Чиффа, по сути, являлся куда более мудрым существом, чем сам Шурф. Даже в помрачённом состоянии рассудка Лонли-Локли это смог осознать. И зловредности, желания подточиться к какой-нибудь, казалось бы, самой незначительной мелочи, любому удобно подвернувшемуся поводу, у Кеттарийца не было. Уж что-что, но не подобная мелочность. Тот мог жертвовать не только имуществом чужим, но и людьми, и собой бы, пожалуй, рискнул при реальной необходимости, но у каждого поступка Джуффина имелась причина. Обоснованная, реальная причина. А не личные счёты. И низкопоклонничество, лизоблюдство, подхалимство Чиффа ни во что не ставил. Он даже дерзость ценил выше. И в этом, кстати, был схож с сэром Лойсо Пондохвой.
Он смотрел в эти глаза и не видел ни малейшего признака искренности. Но играть по таким правилам можно и вдвоём. Шурф знал, что, во всяком случае, на то, чтобы попробовать схватиться с Магистром или, как тот некогда желал, "познакомить" того с Безумным Рыбником, ему "пороху" вполне хватило бы - но это было бы поражение. Нет, подумать на данную тему можно, но подходить тут надо тоньше. Идти напролом тоже надо уметь - чтобы не оказывать себе и Хельне медвежью услугу.
-Если Вы позволяете, сэр, то, думаю, Вас не затруднит потратить минуту на то, чтобы выписать мне официальное разрешение? – всё так же равнодушно-флегматично и крайне вежливо осведомился Лонли-Локли, - Не хотелось бы, чтобы впоследствии Вы забыли о данном устно позволении, - пожалуй, только чувство такта не позволило Шурфу добавить, старательно маскируя иронию под наивную непосредственность, под беспокойство о состоянии здоровья самого Нуфлина, либо под обычную озвученную вслух мысль, что в преклонных летах Магистра подобные явления, вроде частичной утраты памяти – вовсе не редкость.
Особенно в те моменты, когда тому самому это наиболее всего удобно.

Нуфлин мог бы поостеречься говорить подобные вещи человеку, который в принципе не был вдохновлён идеей того, что приходится выбирать между одними неплохими, в сущности, и уж точно ни в чём не провинившимися людьми и другими такими же. Да, он понимал, что так надо, но это не меняло сути дела. Из-за того, что ублюдок Угурбадо решил потешить свои ущемлённые амбиции, пострадали те, кто никоим образом не был причастен к орденским разборкам - ибо Лонли-Локли не сомневался, что все хоть сколько-нибудь преуспевшие Магистры, и бывшие, и текущие, сумели-таки пересилить болезнь.
Нуфлин мог бы и подумать, что спрашивает у того, кто за один сегодняшний день убил несколько десятков и молодых женщин, и даже маленьких детей – просто потому, что их было невозможно вылечить: или уже слишком поздно для того, чтобы идти брать разрешение, или их обошли при жеребьёвке, или им просто отказали на таком же собеседовании.
-Они все не заслужили то, что получили, сэр. Однако, не их вина, и не моя, в том, что некогда Орден Семилистника дважды не сумел остановить Угурбадо вовремя, - сухо процедил сэр Шурф, вспомнив, что в такие игры можно играть в обе стороны, - Если я не ошибаюсь, его недовольство Орденом окончательно довершило Ваше назначение на пост Великого Магистра. К сожалению, по неизвестным мне соображениям Вы разрешили ему уйти, в то время как во всех Орденах испокон веков была принята практика убийства отступников. А, когда Вы всё-таки решили принять подобное решение, Ваши адепты уже стали не в состоянии справиться с ним.
Глаза Лонли-Локли полыхали тщательно сдерживаемой яростью. Если бы не дыхательная гимнастика - его бы сейчас трясло от гнева. Безумный Рыбник требовал, чтобы хозяин позволил ему показать "никчемному старику", каково это, когда одержимый жаждой власти безумец играет твоей судьбой, а ты ничего не можешь сделать - абсолютно, и остаётся лишь надеяться, что тот либо сам смилосердствуется, либо его вовремя остановят. Но Шурф слишком хорошо понимал, что подобный выплеск слишком дорого будет ему стоить. И не только ему одному. Поставить на карту и неминуемо проиграть сразу всё, что он имел, чего достиг - слишком опрометчиво.
-Знаете, сэр, я сейчас способен Вас убить. Однако, потеря Орденом Семилистника своего руководителя в разгар эпидемии анавуайны - слишком высокая цена за то, чтобы оборвать ещё одну ненужную жизнь, - совсем тихо и вовсе непримиримо вымолвил Лонли-Локли, просверлив Великого Магистра тяжёлым взглядом, от которого в любой стене возникла бы приличных размеров дыра, а всякое дерево сгорело бы в считанные секунды, - Будьте готовы через час высылать кого-нибудь по моему адресу. Я отправлюсь в Холоми за нарушение Кодекса Хрембера. А Вы можете сами пойти и убирать улицы от наводняющих их трупов и умирающих. Работы Вам хватит надолго, их там сотни. Я более чем уверен, что они не откажутся увидеть Вас, - ну да, а адептов в бело-голубых лоохи были готовы терзать в клочья, едва заметив издали, просто потому, что те здоровы и идут не к ним. Осатаневшие толпы были готовы избавиться от всех без исключения, к кому судьба оказалась благосклоннее. И, что самое страшное, до некоторой степени их можно было понять - для них ведь равновесие Мира звучало абстрактным понятием, а собственное существование - вот оно, утекает навеки, - И уж возьмите на себя труд сочинить для Чиффы достойное объяснение того, почему у него стало на одного сотрудника меньше. Можете сказать ему правду. И пытаться задерживать меня сейчас я не советую. Поскольку я обещал леди Хельне вылечить её любой ценой, я буду вынужден оказать сопротивление, а мне не слишком нравится перспектива пресечения чьего-либо существования просто потому, что Вы решили побыть принципиальным... - сэр Шурф выдержал паузу и подчеркнул тоном личности, не желающей идти на компромисс, - ...мерзавцем. Не говоря о том, что сейчас на счету каждый умеющий хоть что-нибудь колдун. Пожалуйста, не совершайте этой ошибки.
Лонли-Локли не шутил. Разумеется. От тошнотворной атмосферы в этом помещении, да и того, что проникало из приёмной - смрад смертной тоски, раздражения, нетерпения, распускавшегося буйным цветом эгоизма, - его мутило, и он уже хотел оказаться как можно дальше от Иафаха. Мастер Пресекающий резко развернулся к двери, всей спиной ощущая интуитивно малейшее движение, предпринимаемое Магистром Нуфлином.

Предположим, человека, владеющего искусством ходить Тёмным Путём, самостоятельно прокладывая тот из любой точки, запертой дверью не остановишь. Не говоря о том, что Шурф, при необходимости, смог бы и сжечь подобное незначительное препятствие – не впервой. Однако, Магистр добился своего, заговорив. И, чем дольше Лонли-Локли его слушал, тем сильнее хотелось обмазать стену мозгами того, нимало не задумываясь о последствиях. А что, всё равно Мони Мах ими то ли вообще не пользуется, то ли пользуется донельзя странно. Хотя, конечно, кто бы говорил, сам хорош… Выплеск подлинных мыслей и чувств был абсолютно напрасным. Но что ему ещё оставалось сказать? Как вообще в принципе можно отвечать на подобные вопросы, при этом не ошибившись?
При одном упоминании о мёртвом Тотохатте ноздри Шурфа гневно раздулись, он обернулся так резко, будто Нуфлин наконец-таки переполнил чашу его терпения, и теперь упомянутый Безумный Рыбник растерзает его на куски. Что уж там – расцепить зубы, дабы произнести хоть одно слово, Лонли-Локли смог далеко не сразу. Описать количество и жестокость казней, которые в мгновение ока пронеслись перед внутренним взором Мастера Пресекающего Ненужные Жизни, мог бы лишь рабочий справочник средневекового Великого Инквизитора из мира сэра Макса.
Однако, в первую очередь он не заговорил, а приступил к размеренным вдохам и выдохам, ощущая, что с каждым напряжение понемногу отпускает тело, и сказанное Великим Магистром скользит прочь, не зацепив глубоко. Так, будто услышал просто что-то вроде шелеста листьев на ветру – а что, возможно, что те говорят каждому проходящему мимо человеку вещи похуже, но люди не вслушиваются, и, что ещё более печально, не умеют понимать. И ему даже было неважно, кто из них прав, а кто – нет, Шурф теперь воспринимал всё, сказанное оппонентом, так, будто тот просто бросил пару бессмысленных фраз ни о чём, ответа не требующих. Шурфу элементарно стало совершенно всё равно, и равнодушно-спокойное выражение лица само собой вернулось к нему.
И он понял, что вообще не станет ничего произносить вслух. А будет просто бесстрастно наблюдать, как Магистр Нуфлин возится с самопишущей табличкой.

Все в приёмной вперились в нечитаемое выражение лица Лонли-Локли, в точности будто преступившие законы господни и впавшие в вакханалию греха – на явление обличающего их и пророчествующего многие кары павшим столь низко пророка. То есть жадно, но с недоверием, ненавистью, вообще огромной гаммой самых смешанных чувств. Была тут и зависть, и некая смутная обида, и ещё более невнятная надежда – будто то, что Магистр Нуфлин выдал разрешение Шурфу, автоматически означало, что даст и другим. Кто-то досадовал, что слишком много времени ушло у того на собеседование с Тайным Сыщиком, в то время как сей гражданин мог не тратить ни минуты и воспользоваться служебным положением. Мастер Пресекающий поторопился покинуть эту исходящую миазмами клоаку абсолютно любых переживаний, кроме положительных, и лишь на улице позволил себе вздохнуть. Мир прекращал существование для Лонли-Локли, и для него не оставалось ничего, кроме спящей дома Хельны. Хельны, капля за каплей утекающей, уходящей, истаивавшей – навсегда.
Шурф дёрнул рычаг амобилера так резко и сильно, что тот едва не сломался – точнее, не оказался вырванным из гнезда с корнем. Свой авторитет в области вещания насчёт техники безопасности для сэра Макса он бы утратил навсегда, если бы тому довелось подобное увидеть.
Сейчас было главное – чтобы темпы болезни не ускорились в его отсутствие. Ему доводилось видеть, что люди, поначалу сопротивлявшиеся долго и разрушались крайне медленно, а потом вдруг обращались в ничто в считанные минуты, разом "прогорая" дотла, до голого остова. А у Хельны не имелось собственной защиты, кроме той, которую он сам перед отъездом в Иафах временно наложил на неё, замедлив процесс насколько, насколько позволяли простейшие ступени магии. А это – фактически, почти ничто, не полноценный иммунитет, а просто добавочная небольшая задержка.
Однако, хвала Магистрам, непоправимо хуже ей не стало. Хотя, казалось, что выбор, за что ей в какой последовательности приниматься, анавуайна совершала безо всякой логики, совершенно рандомно... Слегка размазались черты - щёки, нос, даже губы затронуло, впрочем, понять, что что-то не в порядке, сиречь, увидеть разницу между теперешним и прежним, мог бы лишь человек, видевший леди Хельну ежедневно. Другие бы просто дали ей дюжин на пять-шесть больше лет, чем было на самом деле, плюс заподозрили бы, что у неё само по себе здоровье оставляет желать лучшего, цвет кожи, мол, странный, и состояние свидетельствует о запущенности, даже если учесть возраст... Остальное тело было практически невредимо, если не считать, что от кончиков пальцев и до дюйма расстояния от запястья в сторону локтя всё уже просвечивало насквозь, там практически не осталось ни кожи, ни мяса. Но и почти незаметно начавшее оплывать лицо, и практически обнажившиеся хрупкие белые косточки кисти руки, ладони и пальцев жизненно важными органами не являлись, и были более чем восстановимы до прежнего состояния. Так что Шурф, ожидавший худшего, получил даже некоторую дозу облегчения. Во всяком случае, он выдохнул так, как это делают люди, у которых снялся с сердца камень, ибо они вполне способны взять ситуацию под контроль.
Ритуал занял полтора часа. Шёпот, лёгкие прикосновения, восстанавливающие успевшие обратиться в жидкость участки тела – при этом и неприглядные пятна с одежды, с простыни и с одеяла пропадали сами собой. И вот уже всё в облике Хельны снова сделалось в точности таким, каким было прежде. Шурф в очередной раз отметил, что правильно поступил, усыпив жену на время своего отсутствия – она бы сошла с ума от ужаса и одиночества здесь, а, если бы посмотрела на себя в зеркало, то её наверняка снова бы скрутило спазмом отвращения к себе и страха смерти. Представив, как Хельна, всё ещё невинно-женственная, в самую пору собственного расцвета и до сих пор дышавшая для него той красотой, какая бывает лишь у людей, которые любят и знают, что любимы, сжимается в каком-нибудь тёмном углу дома в перепуганный несчастный комочек, готовый отчаяться, не уверенный в том, что сумеет дождаться помощи, страшащийся, что только обременяет собой, что он больше не сможет любить её, увидев "такой омерзительной", горько рыдающий и с трудом противостоящий соблазнительному желанию оборвать все терзания посредством кухонного ножа или путешествия на дно реки, Лонли-Локли явственно почувствовал, как все эти переживания пусть и ослабленным отголоском, но прошли по его собственному организму. Он не мог допустить, чтобы ей пришлось пережить такое. И брать с собой в резиденцию Ордена не хотел – да как можно допустить, чтобы состояние Хельны сделалось достоянием общественности, чтобы она ловила на себе взгляды злорадства, мол, пусть ты и жена Тайного Сыщика, а и тебя эта участь не миновала. И лучше бы ты сдохла, потому что этот урод убивал наших родных, хотя тоже умеет их лечить – тебя же вот  собирается, иначе зачем бы приводил? При этом можно добавить и без того не самые приятные ощущения от зрелища, как твоё тело разлагается у тебя на глазах, и за тобой повсюду остаются влажные следы – ты сама там остаёшься, то, что было тобой, теперь пачкает полы, стены, углы, сиденья, если ты посмеешь на них опуститься, дрянь заразная. А ты посмеешь, потому что сил стоять физических никаких нет, а безвольно висеть на руке мужа остатки собственного достоинства не позволят… Одним словом, Шурф не желал обрекать любимую на подобные отвратительные впечатления, на такие муки, пусть и не телесные – от анавуайны не больно, только постепенно всё неудобнее становится двигаться и говорить, - но душевные и психологические. Никогда. Ни за что.
Всё, что её ожидало – это здоровое пробуждение от мирного сна.
Завершив обряд исцеления, Лонли-Локли, больше не ограничивая себя рамками строгой необходимости, привлёк жену к груди, одной рукой обнимая за талию, а второй медленно, плавно проводя ласкающим движением по её спине, ласково целуя лицо. Снятие сонного заклятия можно было оформить самым разным способом, и он выбрал этот. Она заслуживала во много раз большего, но...

Ну, разумеется, из нежных, но при этом и надёжных объятий мужа Хельне толком вырваться-то и не удалось. Так, разве что беспомощно дёрнуться в сторону. Ну да, а вы попробуйте у него куда-то ускользнуть, когда он этого не хочет. Проще умереть, как говорят обитатели Арвароха. Хотя… Нет-нет, умереть - не в этом случае… Доказано. Вот только что, например.
И, конечно, он её никуда от себя не отпустил. Рук не разомкнул, не позволил отстраниться от себя. Только губы его мягко коснулись губ леди, с помощью долгого поцелуя не позволяя ей больше вымолвить ни слова. И ни брезгливости, ни пренебрежения, ничего не изменилось в её отношении к ней – впрочем, нет, в этот момент Шурф, только теперь по-настоящему ощутив, что её больше никто у неё не отнимает, не мог ни наглядеться ею, ни досыта упиться её теплом, её уютной домашностью, словно нарочно созданной для его жилища - без неё потерявшего бы всякий смысл и ставшего бы просто местом для ночлега, - да вообще ею самой, словно бы заново родившейся.
-Да, я понимаю… Вот только… Ты разрешишь мне искупать тебя, леди? – тихо спросил он, когда у него всё-таки достало сил оторваться от жены, подумать только, снова целой и невредимой. Впрочем, в тон Лонли-Локли снова начали вкрадываться его безапелляционные нотки, когда его можно было убить, но уж никак не переспорить, - Я приготовлю тебе воду. Пожалуйста, расслабься и ни о чём не думай, я всё сделаю сам. Прошу тебя, Хельна, не нужно возражать, - «Ты же видишь, что мне это необходимо… Точнее, необходимо тебе, потому что я думаю о тебе. После всего пережитого ты заслужила заботу и удовольствие. Хочу надеяться, что у меня получится тебе его доставить…» - ну да, а вы думали, он тут же метнётся обратно на улицу, истреблять неугодных, не сумевших отгородиться от болезни и не получивших "индульгенцию" от Короля и Магистра Нуфлина? Или проверять, успел ли прийти в себя сэр Макс и что сейчас откалывает, один ли, в компании ли сэра Джуффина или "сиятельного сэра" Мелифаро, а то и обоих сразу? Как же, как же. И пусть весь Мир подождёт. Или даже обрушится. Но ближайший час сэр Шурф проведёт с женой, хоть вы что с ним делайте. Дальше - как получится, но следующий час - обязательно рядом.
Ему хотелось сейчас носить её на руках, не позволяя ступить на пол. Собственноручно взбить огромные холмы празднично-белой, сверкающей и переливающейся сотней бликов тончайшего хрусталя пены, окунуть Хельну в эту роскошь, омыть её тело, её волосы, а потом укутать леди в огромное махровое полотенце, собственноручно доставить обратно в комнату, сесть на диван, а её устроить у себя на коленях, и неторопливо, обстоятельно, тщательно расчёсывать гребнем её длинные, не успевшие высохнуть тёмные пряди. Впрочем, этот план сэру Шурфу очень нравился, и он настоял-таки на его выполнении по каждому пункту в указанной последовательности.

Каждый человек, на самом-то деле, рождается и умирает одиноким. Всё остальное – станция отдыха, желанный, но, увы, кратковременный перерыв. А затем – снова на войну с самим собой. Безжалостно шлифовать себя, оттачивая до остроты лезвия клинка, отсекая всё лишнее – слабости, сомнения, чрезмерные и неуместные эмоции, уступки себе, самоубеждения и бесполезные надежды… Ни одного лишнего слова не допускать, ни взгляда, ни вздоха. Так сэр Шурф Лонли-Локли привык держать себя. Так он приучился выживать. И всё, что получал сверх отмеренного минимума, считалось безусловным и ценным благом.
Но Хельна была даже не благом. Она являлась сокровищем. Незаменимым.
-Что именно, как ты полагаешь, я должен рассказать тебе, Хельна? – бесстрастно поинтересовался Мастер Пресекающий. У него было всего пара предположений насчёт того, о чём она может спрашивать, и ни одна из данных тем ему не слишком нравилась. Что было – то прошло. Всё. Пройденный этап. Написано и закрыто. И уже ничего не изменишь, остаётся лишь проанализировать и отметить, в чём был прав, в чём – нет, что впредь недопустимо, а что в избранной тактике вышло верно. Но терзать себя чувством вины смысла уже нет. И вообще нет. Есть резон именно что принять к сведению, и только. Но обычно такие вещи он проделывал наедине с собой, и крайне редко испытывал настоятельную потребность высказаться вслух, - Спрашивай обо всём, о чём пожелаешь. Я отвечу, - секретов от жены у него не имелось никогда. Даже про Кеттари он ей рассказал - конечно, далеко не всё, но про встречу с Кибой Аццахом и про то, что того удалось уничтожить... И виды города описал, в качестве сглаживания эффекта от упоминания мстительного мертвеца.
К моменту этого разговора они уже выполнили все процедуры и перебрались на кухню. Шурф, при этом, подождал, пока Хельна переоденется в чистое и свежее. Теперь она сидела за столом, смиренно, как примерная школьница, а он орудовал с бесчисленными устройствами странного вида и назначения, готовя что-то, судя по аромату - вкусное. Нечто вроде воздушно-взбитой каши с пухлыми круглыми золотисто-коричневыми котлетами из индейки.

На вроде бы всё такие же спокойные черты  Лонли-Локли легла тень, плотная, густая, и его будто придавил – точнее, попытался придавить, - груз всех лет, как прожитых, так и ещё предстоящих. Обрисовались глубокие складки, будто он успел состариться за пару минут, а губы обратились в тонкую бледную линию, небрежным горизонтальным росчерком отмеченную на лице.
-В городе не осталось ни одного человека, который был бы уверен в своём завтрашнем дне, - после продолжительного молчания глухо заговорил Шурф, не глядя на жену, - Просто потому, что у большинства такового по определению не будет. Каждый знахарь, как из Ордена Семилистника, так и любой другой, способный избавиться от этой хвори и спасти других, рискует подвергнуться нападению обезумевших граждан – и его могут либо заставить лечить, либо, если это уже невозможно, просто растерзать на мелкие ошмётки. Другие пробуют покончить с собой, чтобы умереть не от анавуайны, а менее отвратительным способом. Даже если эпидемия завершится – прежнего Ехо не будет никогда… Они проклинают каждого, кто смог остаться в живых. Сейчас… Улицы переполнены трупами и теми, кто готов вот-вот скончаться. Вообще каждую минуту умирают десятки людей. И даже попрощаться с родственниками могут далеко не все, потому что многие родственники либо уже умерли, и Зов-то прислать не успев, либо ещё не заболели и не подпускают к себе бывших близких, опасаясь заразиться. И сбежать некуда – те, кто потенциально способен на это, достаточно могущественны, чтобы вовсе не обратить внимание на болезнь, а остальные не успеют – потому что просто уехать нельзя, анавуайна догонит и уничтожит быстрее, чем они смогут удалиться от столицы. Я не знаю в точности, какова у неё дальность действия, однако, точно знаю, что, если она зацепила, то не отпустит, как далеко ты ни уедешь от города и с какой бы скоростью ни продвигался. И это хорошо, если по пути никого не заразишь. Увы, не известно в точности, на каком расстоянии влияние анавуайны выдыхается.
Он коснулся кончиками пальцев левой руки переносицы, потёр её - благо, и рукавицы, и Перчатки Смерти снял практически сразу же после того, как вылечил Хельну. До тех пор, пока снова не придётся уходить из дома.

Сколько они так молчали – как знать. Может быть, несколько секунд. Может быть – дюжину вечностей. А есть ли разница? Время – понятие мнимое, постоянной величины не имеющее. И Шурф в этот период не думал - вообще ни о чём. Просто глаза сами собой закрылись. Ненадолго, веки тут же медленно, будто бы с некоторым усилием, снова поднялись, открыв бесконечно усталый взгляд льдистых серых глаз:
-Я тебе оставлю поесть. А мне пора уходить. В это время, как ни печально признавать подобное, мои профессиональные навыки могут очень помочь этим несчастным. Во всяком случае, у них будет хотя бы шанс на перерождение – в иное время, в ином Мире, в ином облике. Анавуайна ведь отнимает абсолютно всё, человек не просто перестаёт быть, он теряет возможность когда-либо появиться где бы то ни было ещё. Болезнь просто стирает его. Навсегда, полностью, окончательно и бесповоротно. Им нужна иная смерть. И я готов подарить её им, - а это означало, что он пойдёт по трупам чуть ни не в буквальном смысле. Сейчас, если сжигать всё и вся, что уже невозможно спасти, то толстым слоем пепла покроются едва ли не все мостовые в городе. И тот, кто ещё недавно был дышащим человеком с какими-то планами и надеждами, будет тихо похрустывать под подошвами сапог, рассыпанный, будто выцветший песок из порванного мешка на проехавшей недавно телеге, жалобно прощаясь с теми, среди кого ему не осталось места в живом состоянии.
И снова – холодная маска, и весь он закован в броню отчуждения, малейшая брешь в которой приведёт к беде. Сейчас лучше не чувствовать абсолютно ничего. И даже его любовь к Хельне в данный момент неуместна – росток эгоизма среди всеобщего горя. Улыбки и радость должны быть отложены на потом. Если до них вообще дойдёт очередь. Если он вернётся. Потому что обезумевшая толпа способна на всё, а любого человека, даже очень стойкого, можно взять количеством. Или просто измором. Он ведь обязан исполнять долг, либо пока не останется целей, по которым надо наносить удары, либо пока сам не рухнет замертво. Но, для начала, необходимо посетить сэра Джуффина Халли и выяснить, нет ли каких-то новых распоряжений или просто полезных выкладок. Они с сэром Максом, кажется, недавно что-то изобрели против Угурбадо и призванного им несчастья – интересно бы узнать... Интересно? Эх, если бы. Просто так положено, и они удивятся, если он не захочет узнать, как обстоят дела и что произошло нового с другими, да и что они там придумали против эпидемии. А вдруг от него помощь потребуется...