Шурф в принципе представлял себе, сколько людей имело к нему счёт той или иной величины. И то, чему его обучил Чиффа, и его нынешняя профессия в принципе долгое время служили ему чем-то вроде защиты. Одновременно, он находился под бдительнейшим присмотром своего наставника. Если бы не это… Да, если бы не сэр Джуффин Халли, Лонли-Локли рисковал умереть уже много раз.
Напряжение можно было вычерпывать ложкой. Воздух сгустился до того, что стало трудно дышать. Это было то незримое и неосязаемое, от чего обычным, нечутким, людям становилось безотчётно не по себе и появлялось стремление как можно скорее покинуть место, в котором таковое возникло.  Менее привычный к зрелищу взбешённых колдунов человек испугался бы такого зрелища – всё-таки даже в Эпоху Орденов оно отнюдь не являлось каждодневным и регулярным, если речь шла не о жизни в Ордене Водяной Вороны – там-то нравы бытовали те ещё, ещё бы, при таком-то Великом Магистре… К счастью, Магистр Ханох быстро взял себя в руки. Мастер Пресекающий пронаблюдал эту сцену со спокойным пониманием. На самом деле, от увиденного уважение к Мастеру Изыскателю Смерти только возросло.
«Сколько же времени он с этим живёт?»
Лонли-Локли стало почти смешно, да, только почти, но в его случае это уже можно было считать чем-то из ряда вон выходящим. Только вот горькое это было веселье, схожее с тем, какое бывает при пире во время чумы, только не такое буйное и бурное. И печаль – как от полёта последнего сорванного ветром с дерева осеннего пожухшего листка.
«Если человек действительно задался такой целью, которая непременно его погубит, как только он её достигнет, и если в этом его судьба, никто не сможет его остановить…» - мог бы возразить он, но не стал. Почему-то. Эмоция, волной всколыхнувшаяся у него в груди, улеглась, оставив после себя странное ощущение полной внутренней опустошённости. Всё-таки чувства следует ограничивать, всё верно, слишком уж много сил на них уходит.
-Нельзя ли взглянуть? – нейтральным тоном поинтересовался он, глядя на одну из бумажных птиц. Та спикировала к сэру Шурфу на плечо, и он взял её в ладони – да, в ладони, потому что рабочие Перчатки оставил в Доме у Моста, не на задание пошёл, а в гости, причём Чиффа сказал, что Лонли-Локли вряд ли понадобится ему сегодня в Управлении вообще. Однако, нарушать хрупкую целостность фигурки, разворачивая листок, не стал. Держал заботливо, как ладошку маленького потерявшегося ребёнка. И даже взгляд, направленный на искусственную птаху, смягчился. Для Шурфа Лонли-Локли такой след, оставшийся от кого-то ушедшего, скорее всего - безвозвратно, являлся подлинным сокровищем, и он был физически не в состоянии хоть как-то повредить своеобразному наследству погибшего поэта, - Если всё обстоит так, как Вы сказали… Разрешите спросить, почему Вы не убили его… Тогда? Даже не попытались... Или пытались? Понимаете, я ведь ничего не помню о том, что со мной творилось... Однако... Впоследствии я не раз думал, что любой действительно сильный и опытный колдун всё-таки смог бы со мной справиться, обуздав и подчинив захватившую контроль надо мной магию. Во всяком случае, не сомневаюсь, что у Вас это получилось бы. И как решение проблемы моё устранение было бы самым простым вариантом, - голос звучал почти безразлично, будто спрашивал о чём-то повседневном и не слишком значительном, вроде того, как могли бы осведомляться о подъёме и упадке цен на Сумеречном Рынке. Он действительно говорил то, что думал. Искренне недоумевал, между прочим, но без обиды или злости.

Сэр Шурф вздохнул. Помолчал, слушая затаившееся вокруг безмолвие. А потом начал ронять глухие замкнутые слова – как маленькие гирьки на незримые весы:
-В любом случае, постарался я тогда так хорошо, что мой путь не вёл никуда, кроме смерти. Смерти весьма неприятной, и ожидающей меня лишь в лучшем случае – в другом меня забрали бы те, кому хватило могущества последовать за мной после своей гибели от моей руки, во имя отмщения. В итоге меня спас тот, кто взял на себя миссию по моему убийству. Сперва случайно, а затем и осознанно. Кто бы мог подумать… Я, честно говоря, к тому времени не верил уже вообще ни в какое будущее… - а как можно описать пожирающее изнутри отчаяние, распаляемое невозможностью остановиться либо что-то изменить? Когда готов вгрызться в неумолимое время зубами, только чтобы оно убегало от тебя не так быстро, приближая твою гибель с заботливостью хорошего палача? И разве что одно неугомонное упрямство мешает взять и опустить руки вот прямо сейчас… - Сэр… Не нужно изводить себя этой ненавистью. Это ведь то же самое, что ненавидеть бурю или ураган, - с почти не свойственными ему доброжелательными интонациями проговорил Лонли-Локли. Во всяком случае, бледнеющая за каждым из них тень сдержанного почтения к Магистру Ханоху явственно указывала, что он хотел бы избавить того от груза ярости, который тот нёс в себе, - То существо не было мной… И вообще не могло считаться человеком. По сути, это всего лишь субстанция, сорвавшееся с цепи колдовство, которое, кстати говоря, в подавленной пассивной форме и сейчас, в эту самую минуту, продолжает существовать внутри меня. Я не уничтожил Безумного Рыбника, я всего лишь сделал его подвластным себе, абсолютно управляемым. Точнее говоря, остатки магической энергии, из которой он состоял и которая столь долгое время изменяла мои тело и сознание до неузнаваемости. Всё-таки это - некая часть меня, которая не является мной, но избавиться от которой полностью я пока не в состоянии. Вечно это не продлится, но я не знаю, что получится в итоге.
Говоря последнее, Мастер Пресекающий взглянул на сэра Юука, ожидая, какая у того последует реакция на подобное признание. Злости всё равно не было, и стремления задеть – тоже. Только что-то, отдалённо напоминающее светлую печаль. Если бы только Магистр Ханох знал, каким он предстал в первый момент перед внутренним взором Безумного Рыбника… Впрочем, хорошо, что ему никогда не сделается об этом известно. Однако, нравился он и сэру Шурфу, но, разумеется, совершенно в ином ключе. Поэтому уйти, так и не разрешив вопрос до конца, не исчерпав колодца этого застарелого гнева до дна, он не мог. Хотя бы от такой отвратительной ноши избавить человека.

Кажется, на всё сказанное у Шурфа ушёл весь запас слов на ближайшую дюжину дней. Поэтому он не стал дальше спорить, только вздохнул, чётко ощущая, что не следовало вообще затрагивать эту тему, а не затронуть было невозможно. О чём им, собственно, разговаривать-то? И для чего? Лонли-Локли не слишком-то любил навязывать кому-либо своё мнение. Ха, подумать только, тот ещё новый Лойсо Пондохва выискался. Того ненависть как средство защиты ох как далеко увела… А как можно поучать кого-то, кто старше тебя раза в три, и, соответственно, ещё глубже увяз в своих принципах, понятиях, заблуждениях? Лойсо у Шурфа получилось лишь вывести из себя, посредством долгих трудов поселив в белобрысой голове Великого Магистра Ордена  Водяной Вороны согласие на убийство назойливого комара, повадившегося ему надоедать… Учить сэра Юука чему бы то ни было, а в особенности – жизни, сэр Шурф не собирался ни при каких обстоятельствах. А понимание этого человека тяжело ему давалось. То есть, Мастер Пресекающий видеть-видел, но понимал очень и очень немногое. Да и чем мог помочь? Предложить убить себя и проверить, не полегчает ли у того на душе? Вряд ли подействует, ведь именно Магистр Ханох недавно сказал, что отнять жизнь – это будет слишком просто. Кроме того, отдавать жизнь или даже часть таковой ради чьего-то успокоения – слишком большая цена. Ради Макса Шурф ещё, может быть, пошёл на подобное. Ради чужого, в общем-то, человека… Да и с чего бы Лонли-Локли беспокоился о мнении совершенно посторонней ему персоны?
Так что вполне понятно, почему на этой части беседы сэр Шурф окончательно замкнулся. О чём-то личном он теперь и слова не вымолвит. А, поскольку продолжительная близость кого-то настолько яркого и суетливого, с чувствами, от которых внутри всё переворачивало, раздирало и нервировало, уже начинала тяготить его, он был на грани того, чтобы ретироваться прочь – к обоюдному, нужно полагать, удовольствию. Единственное что приличия не позволяли уйти вот просто так.
Теперь при взгляде на Магистра Ханоха у Лонли-Локли начинала кружиться голова, а к горлу подкатывал комок. Не считая себя вправе просить хозяина дома заняться дыхательной гимнастикой, которая могла бы помочь тому уравновеситься, создать вокруг своей полыхающей – похоже, от природы, - натуры какие-то рамки, Шурф переключился на таковую сам. Кое-как помогало, он хотел верить, что минут через десять, если не случится нового потрясения или срыва у сэра Юука, она начнёт оказывать влияние в полную меру. Не то чтобы это было совсем неприятно, просто ему хотелось захлопнуть границы своего "я" от бьющего через край потока энергии, коим он воспринимал своего собеседника. И, опять же, для возникновения ощущения передозировки требовалось некоторое время, это не был тот мгновенный шок, которые охватывал Мастера Пресекающего при взгляде на леди Сотофу Ханемер.
Впрочем, библиотека была верным ходом. Ради такого он был готов простить практически всё кому угодно, и чем лучше собрание сочинений у того обнаружится – тем чистосердечней.  Ему одной атмосферы хватало, чтобы добиться состояния полного покоя. Среди книг становилось так, как бывает в давно знакомом, любимом и родном месте. К корешкам самых древних изданий его тянуло с благоговением прикоснуться кончиками пальцев. Выпущенная на свободу из плена ладоней бумажная птица уютно устроилась у Лонли-Локли на правом плече.

«Вот как, а я и не думал, что такие раритеты ещё можно отыскать в частном пользовании…» - сэр Шурф был тронут в той же мере, в которой и потрясён – в положительном смысле слова. Библиотека – гимн письменному слову, человеческой памяти и опыту. Неудивительно, что ему становилось так хорошо среди книг. Эти люди не канули в никуда именно благодаря своему творчеству. В какой-то мере оно само олицетворяло своих авторов. Поступь веков, сотни рук, касавшиеся переплётов, голоса, которые слушали эти обложки, надёжно хранившие наследие их создателей. Тоже попытка превзойти смерть – оставив в Мире часть себя после своего ухода.
Очнулся Лонли-Локли только тогда, когда хозяин дома решил прочесть ему кое-что из стихотворений своего погибшего коллеги. Мастер Пресекающий не обладал памятью Куруша, записывающей и запечатлевающей пожизненно всякую произнесённую при нём фразу, однако, поэзия – совсем иное дело. Много дюжин стихов довелось ему выучить наизусть – просто для собственного удовольствия, строчки так и просились взять их с собой. И, собственно, не в рифме и даже не в рифме состояла суть успеха или неуспеха того или иного произведения в мнении сэра Шурфа, а нечто иное. Были ли слова живыми, дышали ли, помогали ли увидеть и понять, взывали ли к несбыточному или тихо плакали – они должны были пульсировать и рваться наружу, а не вымученно сползать на бумагу или самопишущую табличку. Когда не написать невозможно и всё вокруг кричит и рвётся тебе в глаза – только чтобы ты обратил внимание, не прошёл мимо, не отмахнулся от своего Предназначения. Ночи становятся пустыми, а дни – тусклыми, пока ты не уступишь самому себе. Заламывая пальцы, умеряя боль в висках, облизывая и закусывая пересохшие губы, ты бьёшься в подобии лихорадки, тебя увлекает и тащит неведомо куда – то ли в райские кущи, где ты растворишься без остатка, то ли в клоаку пара и воды, вращающиеся в бешеном котле под огромным водопадом, где тебя просто перемелет и сварит заживо. Вот что такое поэзия. Да и любое вдохновенное творчество, впрочем, тоже. Выхода нет. Выбора нет. И ты себе не принадлежишь.
Поэтому Лонли-Локли глубоко почитал поэтов. Поэтому он не мог терпеть, когда поэзию обращают в обычную структурированную, подчинённую правилам, ритмически организованную речь. Если на то пошло, там может не быть рифмы, может быть написана вообще одна строка, внешне кажущаяся обыкновенной прозой, но истинности в ней будет более, чем в идеально составленных строках с оригинально подобранной рифмой. Собственно, поэзия – не труд, а что-то сродни проклятию. Ты просто не в состоянии отворачиваться от её уз, если уж она вздумала избрать тебя, дабы изливаться в Мир. Это честь, это награда и это приговор.
-Он, вероятно, плакал, когда писал эти строки. Я чувствую затаившуюся в буквах боль, - тихо промолвил Мастер Пресекающий Ненужные Жизни. Да, его, воочию видевшего все этапы и последствия эпидемии анавуайны, глубоко затронули эти несколько предложений, - Как он умер? - это не было связано со сказанным прежде, но почему-то казалось ему важным.

Прямо как перед глазами эта картина, картина, которую совершенно не хотелось представлять себе, что-то внутри малодушно попробовало мгновенно выбросить информацию прочь, однако, сэр Шурф, напротив, бережно запечатлел её в структурированном архиве своего разума. Можно сказать – целую полку там выделил.
-И всё-таки решился записать, не желая, чтобы они погибли вместе с ним. Самоотверженный поступок… Жаль, что я не могу познакомиться с этим человеком, - в помрачневших зрачках сэра Шурфа виделся отголосок глубокого сопереживания, хотя выражение лица и тон противоречили какому бы то ни было чувству, - Знаете, мне доводилось слышать, что даже в той войне часто щадили знахарей с истинным Призванием. Даже не щадили – отступались из уважения к ним. Мне всегда казалось, что к поэтам следовало бы относиться так же. Эти люди заслуживают почтения к себе… Человек, наделённый даром раскрытия колдовской искры, заключённой в каждом слове, бесценен. Поэзия – куда более сильная магия, чем многие заклинания, потому что появляется по собственному желанию и взывает к человеческим душам, ища среди них бодрствующие, либо готовые пробудиться… - на какой-то миг сторонний наблюдатель мог бы поклясться, что Мастер Пресекающий и сам имеет живое и непосредственное отношение к стихотворчеству. Его лицо смягчилось – во всяком случае, в той мере, чтобы не казаться изваянным из камня памятником на могиле радости, тепла и чувства юмора как такового, он говорил почти мечтательно, - Правда, они зачастую не приспособлены к самостоятельному выживанию в этом Мире, но тот, кто берёт на себя честь заботы о ком-то из них, обычно получает ещё больше, чем отдаёт. Мне это известно, поскольку моя жена является поэтом… - собственно говоря, именно этот маленький факт когда-то окончательно его обезоружил. Сэр Лонли-Локли редко с кем обсуждал свои семейные дела, и уж подавно - душевные переживания, даже сэру Максу говорил далеко не всё – потому что есть вещи, которые просто невозможно произнести вслух при посторонних. Но, если бы его спросили напрямую, не дав возможности сменить тему или отмолчаться, он бы чистосердечно ответил, что глубоко гордится Хельной и до сих пор весьма дорожит каждой минутой её внимания, - То, о чём Вы рассказали, сродни гибели алмаза в грязи под тысячей людских ног… Я сожалею, что Ваш друг погиб так, сэр Ханох, - можно было подумать, что слова давались Мастеру Пресекающему с трудом и он огромными усилиями воли заставлял себя чётко произносить каждое. С такими похоронными интонациями следовало бы, пожалуй, заявлять что-то вроде "благодарите судьбу, что сами уцелели, а вообще все мы смертны, смертны быстро, нелепо и непредвиденно, да и вообще всё – суета сует и тлен мирской". А что, с Лонли-Локли бы сталось такое выдать. Ему было не по себе. Холодом веяло от слов Магистра Ханоха. И от того, что жизнь редко когда бывает понимающей и отзывчивой, ей иногда нравится взвалить на человека побольше, с любопытством выясняя, сколько же он сможет вынести и когда сломается. А потом можно добить и вышвырнуть на свалку. Потому-то сэр Шурф и поклялся сам себе некогда, что с ним у неё подобный трюк не пройдёт. Судьба и смерть не будут диктовать ему свои условия. Понимая, что все случаи предусмотреть и подстраховаться от них, мягко говоря, не способен, Мастер Пресекающий, тем не менее, упрямо стискивал зубы и был готов дать отпор любому подлому сюрпризу указанных двух очаровательных дам.

Есть, конечно, поэты вроде печально знаменитого Магистра Дрогги Аринриха, произведения которых следует содержать в Холоми, а авторов таких – предавать публичному испепелению. Но Шурф имел в виду тех, которые в стихах видят магию достаточную, чтобы не связываться ни с какой другой. Поэты старой школы знавали толк в той власти, которую может приобрести обыкновенное вовремя произнесённое слово. Увы, с тех пор те обесценились и стали пылью на ветру, которую забываешь сразу, едва та слетает с губ. И, к сожалению, так делается очень и очень многое из того, к чему прикладывают руку люди. Недаром же пустили на многие сотни часто прекрасных, но куда чаще - нелепых и ненужных чудес энергию Сердца Мира. Энергию, которая восполняется так медленно и робко, так неохотно, будто боится снова связываться с оравой колдунов, каждый из которых действует по большей части лишь в своих собственных интересах...
Не видя необходимости как-то дополнять всё, что уже было сказано, Лонли-Локли, помолчав, немного изменил тему беседы:
-А сами Вы ничего не пишете, или, хотя бы, не пытались писать? – ему почему-то казалось, что сэр Ханох, по меньшей мере, пробовал. Что из этого выходило – иной вопрос. Одни мемуары этого огненноволосого колдуна могли бы составить тому безбедное состояние, даже если бы он сразу лишился всего остального. Когда человеку есть что сказать – молчание подобно скале, скрывающей крупицы золота в своих глубинах. Стоит ли с кем-то делиться – вот что следует решить в первую очередь. Ведь, если дорого стоит каждое воспоминание, то выпустить его из себя значит сделать не своим. Отпустить на волю, предоставив самому выбирать, куда направиться дальше. Вот в точности как этим бумажным птицам.

А Магистр Ханох оказывался всё более и более интересным собеседником, кто бы мог подумать. Хотя, Лонли-Локли изначально и ожидал чего-то подобного, задумывая напроситься к нему в гости. Чуял ведь, насколько непрост этот человек. А сэра Шурфа хлебом не корми – дай повыпытывать у кого-нибудь его секреты. Большинство охотно делились сами… Если же отказывали – тактичный Мастер Пресекающий не считал возможным настаивать.
-Против разрушения печатных изданий ввиду их почтенного возраста существует заклятие Хорруна, оно не противоречит Кодексу Хрембера и не даёт времени разрушать бумагу. А переводы я коллекционирую. Во всяком случае, переводы уникальных произведений, представляющих научную ценность,  - в зрачках Лонли-Локли зажглось едва ли не фанатическое пламя человека, одержимого жаждой познавать, изучать, осваивать непроходимые тайны и взбираться на древние кручи никем более не используемых ритуалов, забираться в тёмные пещеры, скрывающие истоки старинных легенд…  - И не только собираю, но и сам занимаюсь тем же, чем и Вы, хотя, мои изыскания в этой области остаются любительскими, - сэр Шурф в этом, честно говоря, откровенно прибеднялся, вернее, считал скромным вкладом то, что не давалось не одному поколению историков, а у него, видите ли, получилось. Помимо этого, он говорил так, потому что занимался подобными вещами исключительно по собственной инициативе, а не профессионально, получая за эти труды плату, -  Выходит, что мы с Вами в некотором роде коллеги, сэр? Я бы почитал Ваши труды, Вы их публиковали?
И почитал бы, и переписал бы, если бы понравилось – оригинал-то вернуть придётся, даже если рыжеволосый автор, расположившийся напротив, согласится показать. Но сэр Шурф уже нешуточно воодушевился, так что у того почти не останется выбора - разве что прямым текстом отбрить. Хотя, если старается для других людей... Оставалось лишь надеяться, что экземпляры, буде таковые имелись, не были конфискованы Орденом Семилистника - а то мало ли какие могущественные чары вдруг да обнаружатся в каком-нибудь запылённом и всеми забытом трактате.

Для сэра Шурфа, пожалуй, не было ничего хуже, чем безвозвратно погибающие книги. Это удручало его порой гораздо сильнее, чем некоторых людей – смерть их родственников. Поэтому Мастер Пресекающий внутренне ужаснулся, представив себе их состояние, если уж требуются настолько крутые меры. Заклятие Хорруна – вещь сильная, она может разделить предмет и его время, заставив тот застыть в одном состоянии на довольно продолжительный срок… Что же с ними стряслось, если этого недостаточно? Оставалось лишь сделать выводы, что некоторые экземпляры попадали в руки рыжего Мастера Изыскателя Смерти уже в том состоянии, в котором вообще-то полагается с почестями похоронить страдальцев… И сэр Ханох ведь гордый, помощь принимать, судя по всему, не очень-то любит. Или не гордый, просто замкнутый и привыкший жить как одиночка. Однако, как бы то ни было, этого человека Лонли-Локли уважал достаточно для того, чтобы не высказать всё, что ему казалось уместным в сложившейся ситуации. Ограничился лишь коротким:
-Если Вам потребуется помощь, консультация или что-либо ещё – пожалуйста, обращайтесь, - таким вежливым нейтральным тоном говорят служащие бюро и канцелярий.  Они всегда будут рады оказать посильную поддержку, но приставать с этим ни к кому не станут – слишком большой поток клиентов проходит через их руки каждый день. На самом деле, очень многие люди отдали бы весьма немало за такие слова из его уст. Вот только помогать тем, кто постоянно этого ждёт и к этому готов, сэр Шурф не видел смысла. Ему больше нравились те, кто готов был, стиснув зубы, переть вперёд до конца, даже поняв, что избранная задачка им не по плечу, и сдохнуть на пути к цели, - Я знаю, насколько это тяжёлая и кропотливая работа, - да уж, знал – не то слово. Слишком мягко и абстрактно сказано. Многие дюжины суток над некоторыми фрагментами просиживал, иногда из сотен значений выбирая то единственное и неповторимое, которое действительно будет звучать правильно. В некоторых местах почерк авторов сбивался, и приходилось всматриваться в каждую чёрточку, каждый изгиб всякой буквы. Но, зато, какое спокойствие и удовлетворение приносит готовый к представлению публике результат! – К сожалению, сейчас весьма немногие хоть что-то по-настоящему понимают в этом деле, - с неприкрытой досадой вдруг вымолвил Мастер Пресекающий, - Берутся за то, в чём ничего толком не смыслят, и дипломы о высшем образовании таким не помогают… - он хорошо таких знал, с некоторыми был знаком лично, и кое-кому хотел бы руки поотрывать. Увы, те дни, когда сэр Шурф занимался подобными штуками, давно миновали. Не успел расправиться с ними в Эпоху Орденов – теперь изволь терпеть их существование. Но то, что он умел управляться с собой и хранить идеальное спокойствие, никак не говорило о том, что он вообще не выходил из себя. Ещё как раздражался, просто вовремя абстрагировался. Иначе никакой закон их бы не спас.

Сэр Шурф Лонли-Локли без всяких объяснений застыл – куда там пресловутым соляным изваяниям из древнего мифа Мира Паука! - с видом человека, внезапно и резко погрузившегося в состояние сильного потрясения, а потом он очень медленно повернулся к книгам, прошёл несколько шагов вглубь этого мрака, в котором неосторожный действительно мог бы остаться навсегда, и отнюдь не в целом, живом и здоровом, состоянии, и низко поклонился – любой высокопоставленный придворный знаток этикета и приличий от зависти мог бы пойти удавиться. Пожалуй, так вышестоящих приветствуют, а даже не равных.
-Я нижайше прошу меня извинить, - дрогнувшим голосом промолвил Шурф, медленно обводя взглядом таящиеся во мраке ряды шуршащих томов, но ни на ком не останавливая таковой, чтобы остальные не сочли, что их вниманием обделили, а кого-то, напротив, выделили, -Я проявил непростительное легкомыслие и бестактность… - имея опыт общения с книгами из библиотеки Иафаха, мог бы, казалось, запомнить, что книги бывают живыми, наделёнными разумом существами. Разве не почувствовал он нечто особенное, входя сюда? Некую атмосферу, присущую лишь местам, безраздельно принадлежащим изданиям печатной литературы? Нет, конечно, даже к обычным книгам Лонли-Локли относился осторожно и бережно, не прощая себе даже случайно заломленный уголок и тут же заглаживая допущенную оплошность, однако, беседовал он с ними далеко не всегда, и то это больше походило на разговор вслух с самим собой, - Пожалуйста, не держите на меня зла за то, что я не поздоровался с вами сразу… - внутренний трепет, как у послушника, которого проверяют на предмет того, готов ли он сделаться Младшим Магистром, - В мои намерения вовсе не входило как-либо обидеть вас… - с этими словами сэр Шурф опустил взгляд. Ему действительно было неописуемо совестно. Какая нелепая ошибка. А ведь книги куда чувствительнее и восприимчивее людей, они устроены тоньше и глубже, и только полные дураки считают, что обращаться с ними можно, как заблагорассудится. Да даже с простыми, не умеющими принимать осознанные решения и воплощать их, не следует поступать абы как. Нельзя. Их составляли те, кто хотел принести какую-то пользу обществу, внести свой вклад и оставить след. Как эти птицы, оставшиеся после способного, одарённого поэта - бледные тени его мыслей, сорвавшиеся с губ и кончиков пальцев строки... Вот почему уничтожить книгу - ещё хуже, чем убить человека, её написавшего.

Конечно, пора уходить. А то он, кстати, что-то слегка засиделся в гостях.
Сэр Шурф кивнул, благодарно обведя взглядом "жителей " библиотеки в последний раз, негромко, но очень тепло проговорил:
-Благодарю за высокую честь познакомиться с вами. Я обязательно навещу вас снова, если ваш уважаемый владелец мне это разрешит.
…и последовал к выходу за ушедшим вперёд хозяином. Едва заметно улыбаясь. Его душу словно бы выкупали в целебном источнике, с сердец сняли все завалявшиеся на них камни, а тело обновили, вернее, создали заново. На какой-то миг Лонли-Локли даже показался себе существом, готовым открыть в своей жизни новый, девственно чистый, трогательно белоснежный лист. Будто ещё бы несколько минут в той атмосфере – и он искренне поинтересовался бы "А кто я, собственно, такой? ". Мастер Пресекающий сохранил свою почти мальчишескую, умиротворённо-довольную улыбку до самой двери, и даже в первые секунды за ней. Ему было хорошо. Просто хорошо, без всяких дополнительных слов. Вероятно, когда-нибудь он сможет стать таким окончательно. Лет через сто, например. Но сейчас этот пока что недосбывшийся лёгкий, серьёзный ровно в той степени и тогда, как и когда это необходимо, но умеющий и расслабиться, и даже пошутить, человек грозил вот-вот уйти и именно кратковременностью своего визита привлекал к себе. Робкая трель, уже начинавшая истаивать в воздухе, скоро и те, кто её слышал, зададутся вопросом, а было ли вообще хоть что-нибудь. Рябь на воде, и та обычно долговечнее бывает. Но он по-прежнему оставался здесь, непостижимый незнакомец, который пока что считал необходимым притворяться невозмутимым сэром Лонли-Локли. Просто не любил выставляться.

Сэр Шурф всё ещё не успел прийти в себя, и один его взгляд поведал куда больше, чем теоретически вообще могла бы несовершенная человеческая речь. Куда уж ей, убогой и несовершенной... Сейчас Магистр Ханох наблюдал его практически без маски – без всех масок. И уже одно это могло служить ответом. Хотя, лично для Лонли-Локли такое состояние напоминало что-то среднее между трансом и полусном, когда всё не всерьёз, вернее, не в области реального, сбывшегося, состоявшегося – нет, нет, место и время, где возможно абсолютно всё. Как будто библиотека находилась в другом Мире. Или была создана с помощью Незримой Магии. И отходить после такого потрясения он будет ещё долго. Однако, уже понимал, что оно пойдёт ему исключительно на пользу. Как освежающий, обновляющий душ, как солнечный луч в окно на рассвете. И вынесенный оттуда личный опыт следовало во что бы то ни стало сохранить. Потому что такими драгоценностями не разбрасываются.
-Мои впечатления от Вашей библиотеки таковы, что я не могу позволить себе переводить это на язык слов. В частности, по той причине, что со мной что-то произошло там, внутри, что-то хорошее, но мне пока неподвластно это описать. Кроме того... Есть такая особая разновидность колдовства, скорее всего, она относится к Истинной… И говорить об этом вслух – значит разрушить. Скажу лишь одно – я глубоко признателен Вам за то, что Вы показали мне это место… Видите ли, я устроен так, что в юбой библиотеке ощущаю себя уместно, чувствую, что занимаюсь правильным делом, предназначенным именно для меня. Но Ваша – это нечто неописуемое. Я только однажды встречал нечто подобное… В Иафахе. Но их собрание – лучшее из лучших во всём Соединённом Королевстве, - правда, Юук так и не решился показать свои труды, однако, Лонли-Локли не собирался напоминать об этом, торопить его, заставлять замыкаться в себе. Захочет – сам поделится. Когда-нибудь. Пока было вполне достаточно и всего, что произошло. Сдавалось ему, что этот человек не слишком-то жаловал гостей, - Скажите, чем я могу оправдать Ваше доверие? – они были пока что недостаточно близкими товарищами, чтобы Мастер Пресекающий не считал себя обязанным как-то отплатить за оказанную честь. Хотя, лично для него, уже встали на этот путь. Сэр Шурф гораздо быстрее сближался с человеком, посетив его библиотеку, чем от многих дней задушевных разговоров с ним. Не так много тонких струнок было у этого человека, но, грешные Магистры, как же они звенели, если их затрагивали!

Шурф знал, что далеко не у всех имеется доступ в книгохранилище Иафаха - если на то пошло, он и сам туда пробирался обычно тихо и незаметно, нередко - под прикрытием леди Сотофы, стараясь не привлекать ничьего внимания, даже если имелось при себе королевское разрешение. Просто служить мишенью для досужих сплетен адептов Ордена Семилистника не казалось привлекательным.
-Если когда-нибудь у меня появится шанс продемонстрировать Вам то в высшей степени занимательное место, я сделаю это.
А потом Магистр Ханох в очередной раз его удивил. Вот ведь как оно бывает. О подобном Мастер Пресекающий и мечтать не мог, и уж подавно он не сумел бы попросить о доступе в то непостижимое и прекрасное место, пахнувшее тайнами и многовековым прошлым.
-Разумеется, - с признательностью кивнул сэр Шурф, - Я навещу их… И Вас тоже, если Вы не сочтёте это навязчивостью с моей стороны... – вообще, зная Лонли-Локли, не приходилось сомневаться, что он будет приходить раз этак в десять дюжин дней, но приходить стабильно, в один и тот же день, час, более того, с точностью до минуты и секунды, - Слова не обязательны, сэр. Вы проводите меня до выхода? – до него внезапно дошло, что в мире, вообще-то, всё ещё существует время, как бы досадно это ни было, и оно не стояло на месте, пока он выпадал из реальности. И маска, его треклятая маска, оказалась на своём месте – ну да, кто бы сомневался… Вот она, разница между тем, кем временно обязан, вынужден, быть и самим собой. С другой стороны, подобная дилемма имеется у очень и очень многих людей, просто не все её замечают, а порой принимают за своё собственное "я" избранный ими удобный образ. Вроде женщины, которая, оскорбившись на кого-нибудь, решает начать вести себя как эгоистичная, высокомерная сволочь, а после роль приживается, прилипает, и она действительно становится таковой. Не каждый в состоянии вспомнить, что, на самом-то деле, это карнавальный наряд, а не его подлинное лицо. Привыкают. Иные и умирают - кем-то другим, забыв, кем должны были быть.
-И это... - он взглянул на опалённую бумажную птицу, как смотрят сердобольные люди, подбирающие на улице животных, лечащие и кормящие их, пока не подыщется хозяин, на котёнка с перебитой лапкой - его участие тоже не было пассивным сочувствием, оно являлось деятельным, - Это - самое последнее? Не могли бы Вы сказать, что написано в нём? - почему-то сэру Шурфу казалось абсолютно необходимым узнать это.

-А я ведь про это, кажется, слышал. Или читал… - «А, скорее всего, то и другое…» - сэр Шурф был так бесстрастен, будто речь шла о новом рецепте пирога, - Эта резня входит в список событий, о которых рассказывают на лекциях по истории студентам старших курсов, - ещё бы, такое количество трупов можно потом попытаться скрыть, однако, полностью исключить утечку информации невозможно, а там и спрятать не успели, зрелище вышло то ещё, если верить рассказам - самому-то узреть не довелось, - И в хрониках она упоминается, правда, очень коротко и скупо… - оставалось лишь дивиться, как сам-то Юук Ханох выжил во время всей той сумятицы. И почему до сих пор так и остаётся в Ехо, ведь со столицей должно было быть связано немало тягостного.
Вдобавок ко всему, Лонли-Локли вдруг отчётливо понял, как был бы счастлив Магистр Нуфлин избавиться от остатков этого Ордена. Они наверняка должны были внушать тому животный страх. Встать поперёк горла, как кость. Впрочем, кто из более-менее сильных Орденов не порождал у сэра Мони Маха таких чувств? Вот именно. Но, чем сильнее кто-то боится утратить власть, тем быстрее её теряет. А по-настоящему сильные выполняют возложенные на них обязанности вне зависимости от уровня власти, которым при этом наделены - они так устроены, что замечают её лишь тогда, когда она необходима им, ради достижения конкретной цели, а не сама по себе. И бояться её нельзя, ни в коем случае, иначе бросит на произвол фортуны и ветров и уйдёт, как выбирающего себе мужчину, за счёт которого можно жить, ветреная и переменчивая женщина.
Разумеется, Мастер Пресекающий заметил, что раньше интерьер выглядел иначе, но он успел увидеть достаточно много чудес, непонятностей и прихотей изменчивой реальности, чтобы удивляться этому по-настоящему. Даже бровью не повёл, просто спокойно шагал за хозяином.

Честно говоря, в первую долю секунды Шурфу показалось, что он выйдет в место далёкое, незнакомое и непостижимое, во всяком случае, сердцу упорно мерещилось, будто снаружи совсем другой Мир, а то и иное измерение… Однако, почти сразу он понял, что, скорее, напротив – за прошедшее время не изменилось ничего. Он обернулся к дому, окинув тот задумчивым взглядом исследователя-профессионала, однако, понял, что делать какие бы то ни было выводы рано… В любом случае, обитель сэра Юука Ханоха, равно как и сам хозяин, являлась чем-то настолько же странным, насколько и привлекательным.
-Спасибо за то, что уделили время, - сказал Лонли-Локли просто потому, что молчать при расставании обычно не принято. Хотя, ему больше хотелось бы промолчать. Что тут ещё можно сказать? Слова – песок на ветру. Слова – пыль, гонимая ветром по пустырю. Слова – мгновенно исчезающая вспышка зарницы. Удержать их можно лишь на бумаге, где они становятся мертвы сразу, как только читатель отводит взгляд. Слова иссушены и упрощены, слишком многие их использовали для лжи и без всякой пользы, в лучшем случае используя как обращение прохожих на улице в живой дорожный указатель. Люди - существа несовершенные и забавные, как сказал бы любой буривух.
И вот уже снова подошвы сапог чётко печатают шаг по цветным мостовым столицы.
Незаметно пригревшаяся в складках лоохи бумажная птица выпорхнула на волю и, кружась на головой сэра Шурфа, радостно защебетала.
-Сэр Ханох… Простите за беспокойство, но у меня здесь одна из Ваших птиц… И мне кажется, что возвращаться домой она не собирается.
На самом деле Лонли-Локли охотно бы оставил её у себя, но ему совсем не хотелось бы прослыть вором.